Он жив святыми молитвами. В свои 72 года священник оказался без кола и двора, ютится в чужой каморке, между складом и трапезной. Эту печальную историю про старенького батюшку Михаила Мельника мне рассказала наша постоянная читательница Тамара Кузьмина, псковичка, которая часто бывает в Орлецах, где в середине 90-х псковичи всем миром вместе с ним строили за городом чудный, но одинокий храм. «Пока живут такие праведники, с нами и Россией ничего не должно случиться, – говорит Тамара Владимировна. – Но если праведнику и подвижнику с кладбищенской церкви негде жить, значит, что-то в нашем доме не так...» И вот я отправилась в Орлецы в гости к батюшке. От остановки до кладбища топала километра два под мелким дождем и пронизывающим осенним ветром. Продрогла до костей. – Замерзли? – встретил меня с доброй улыбкой на крылечке церкви «дед мороз», отец Михаил. – Летом ходить к нам – удовольствие, а осенью и зимой – уже подвиг. Идемте в храм, там теплее. Но потеплело только тогда, когда батюшка разговорился, и я, забыв, наконец, о холоде, вся превратилась «в слух», словно во время чудесной проповеди. Родился и вырос мой собеседник в бедной многодетной семье, в украинской деревне Высокие Цевеличи. Всего у матери было восемь детей, Миша – четвертый. Бывали у семьи такие времена, что куска хлеба неделями не ели, вернее, даже не видели. От отчаяния спасала вера – каждое воскресенье семья ходила в церковь, молилась, и еда в доме появлялась. Будучи школьником, Миша подрабатывал пастушком. Колхозное стадо угонял далеко, сильно уставал и мечтал о велосипеде. Босоногому пацаненку велосипед даже мерещился. Казалось, вот он лежит в траве, ничей, и ждет Мишку... Велосипед появился у Михаила уже после школы, когда устроился работать почтальоном. А вот первые новые сатиновые брюки и неношеные башмаки увидел чуть раньше. Обнову прислал к Пасхе старший брат с первой своей зарплаты. В Санкт-Петербургскую духовную семинарию Михаил поступил после армии. Не мог не поступить. «А если Бога, как считают ученые, нет, так откуда тогда столько веры на земле?» – объясняет свой выбор священник. Однажды в семинарском храме Михаил увидел девушку со свечечкой в руках. Нина оказалась из Пскова, и Михаил в тот же день проводил ее на вокзал. Они переписывались целый год, а потом решили, что им в этой жизни по пути. После окончания семинарии Миша приехал к молодой матушке в Псков, на улицу Великорецкую, где в небольшом частном домике и жила Нинина семья. – Я примак, – грустно улыбается священник, – так жизнь сложилась, что своего дома у меня никогда не было. Видно, фамилия у меня «неправильная». Вместо Мельника я Мальником должен быть. От слова «мало»… Если вдуматься, «мало» – понятие очень относительное, смотря, что в него вкладывать. Бог дал Михаилу и Нине дочь. Девочка родилась богатыршей, почти 5,5 килограммов. Чтобы сберечь жизнь матери и ребенку, врачи сделали Нине кесарево сечение. На отца чудо-девочки сбежался посмотреть весь роддом, думали, что придет человек-великан. Но увидели мужчину среднего роста, правда, с улыбкой счастливца. Маринка оказалась ангельским ребенком. Михаил души не чаял в своей доченьке и украдкой смахивал слезу умиления, когда его малютка играла дома на пианино. Это были самые счастливые годы в маленьком домике на Великорецкой. – А вы ссорились с матушкой когда-нибудь? – слушая про счастливую семейную жизнь батюшки, не удерживаюсь от вопроса. Священник задумался, словно что-то припоминая. И рассказал, как однажды матушка не успела приготовить к его приходу ужин, а он на- пустился на нее с упреками. На шум из комнаты вышла мама Нины и сказала: «Да лучше б ты сухарь съел и промолчал!» – Сегодня я так и думаю, лучше б сухарь тогда съел, – говорит батюшка, и на глаза старика наворачиваются слезы. Видимо, это единственный грех, в котором он сегодня сильно раскаивается. Матушка умерла внезапно, весной 2007 года, от диабета. 30 марта ей стало плохо, и отец Михаил отвез в больницу. Марина была с матерью неотступно. А 16 апреля матушки не стало. Она лежала вся в трубках, какие-то умные аппараты поддерживали в ней жизнь. «Ну что вы смотрите, она умирает», – обратился к застывшему в оцепенении батюшке санитар. Марина, услышав этот приговор, потеряла сознание, а отец Михаил вдруг четко осознал, что навсегда в этой жизни теряет супругу. Так и вышло. Возвращаясь в выстуженную пустую избушку на Великорецкой по привычке с букетом цветов после службы, священник готов был кричать от отчаяния – сердце разрывалось от горя, а цветы некому было дарить. Вскоре после смерти матушки, во время службы в родном Орлецовском храме, отец Михаил потерял сознание. Потрясение сказалось на здоровье, батюшка слег, и после больницы было решено отправить его в Псково- Печорский монастырь, доживать-умирать. – Знаете, он всегда говорил, что хочет служить людям до последнего вздоха, – вспоминает Тамара Кузьмина, прихожанка храма. – Но он никогда не хотел быть монахом. А когда слег, сильно переживал, говорил: «Ни себе, ни людям». Но, видно, Богу было угодно, чтобы служение отца Михаила продолжалось. И оно длится вот уже 6 лет, а всего – 44 года. Батюшка, как он сам шутит, «слегка оклемался» и вернулся в свою церковь Воскресения Христова, которую возводил с псковичами по кирпичику. И сейчас вкладывает сюда все до единой копейки, которые приносят немногочисленные прихожане. А вот домой вернуться не получилось. Избенка и так- то на ладан дышала, а без хозяина вообще расползлась по швам. В довершении всего городские бомжи окончательно разорили дом священника – выбили окна, вынесли все, не побрезговав даже венчальной иконой Казанской Божьей матери, единственной вещью, которая была дорога батюшке. То, что невозможно было унести, варвары уничтожили. В механизм пианино «Красный Октябрь», на котором когда-то играла дочь священника, воры насыпали соды… Отец Михаил долго скитался по городу, пытаясь найти приют даже в Мирожском монастыре. Псковичи помогали, как могли, давая батюшке кров и еду. Если бы только дочь Марина могла помочь отцу, она бы сделала все возможное. Но она такой же одинокий бессребреник, как папа. И тоже без жилища. Последнее пристанище предложил настоятель храма Александра Невского, отец Олег, дав батюшке ключи от каморки в деревянном бараке Омского полка, где нынче устроен при церкви склад. По крайней мере, там есть вода и тепло. Туда-то мы с отцом Михаилом и направились после беседы. По дороге до остановки батюшка вдруг как-то нелепо «сбил» шаг, то ли подпрыгнув, то ли споткнувшись. Я не сразу увидела, что он не хотел наступить на какого-то… муравьишку на земле. А еще я поняла, почему священник стеснялся принять меня в своем убежище – от тесноты там просто негде было ступить, некуда было присесть. Единственный стол был погребен под книгами. На шкафу горела тусклая лампа – единственный источник света. Над голым матрасом – большой крест на стене да иконки в углу. Утлая дверь была обита зимними одеялами. Убогости, казалось, нет предела. Пока я фотографировала, священник рассказывал о своей Нине и вдруг заплакал, как ребенок. Но, увидев, что я в растерянности, тут же взял себя в руки, выпрямился. «Стою, служу, пока хожу», – говорил весь его вид. …Уже в такси я обернулась. Батюшка, стоя на крыльце, крестил машину. Словно Дед Мороз, только для взрослых, – подумала я. А вместо подарков – вера и благословение. Гизела Державина. «КурьерЪ. Псков-Великие Луки».