На днях Вадим Радун сообщил о предстоящей знаменательной дате. Что бы это могло быть, - прикинул я, - вроде бы все юбилеи отметили: и 70-летие, и разнолетие творческой деятельности в Пскове и не только. И был огорошен, услышав:- Столетие отца.И в самом деле, понятие «столетие» соотносится в сознании с великими именами, историческими событиями вроде «100-летие Государственной Думы» или хотя бы Псковского театра, которому, кстати, в этом году будет уже 105. Казалось бы, юбилей родителя – событие сугубо личное. И все же подумалось, что оно непременно должно быть отмечено в «Актерском дневнике»: есть тут, о чем поразмышлять и применительно к себе, и к театру, и к нашей общей истории. Тем более Иосиф Вениаминович Радун – не только известный в свое время режиссер и театральный педагог, но и учитель своего сына: Вадим Радун окончил режиссерское отделение Ташкентского Театрально-художественного института. и учился на курсе, которым руководил отец. В числе учеников Иосифа Радуна и хорошо известный Пскову Владимир Рецептер, создатель Пушкинского театрального центра в Санкт-Петербурге и вдохновитель Псковского Пушкинского театрального фестиваля.Мой отец значительно младше Радуна-старшего, но не стало их в один год – 1988-й. И должен сказать, общение с отцом не прерывается практически ни на один день. Кажется, только теперь, дожив до этих же лет, начинаю его понимать. И какие бы ни витийствовали события в стране, какие бы кричащие даты ни отмечались, влияние отца, его времени и поколения куда важнее и значительнее. Для каждого из нас. Потому и захотелось от сына-Радуна подробностей.- Вадим Иосифович, что такое – столетие отца?- Мне кажется, это не просто столетие отца, это столетие поколения, которое, вопреки выпавшим на его долю великим потрясениям, выстояло, сохранило, развило самое ценное в себе и очень много сделало для развития театра и театральной культуры, этики, мастерства. Это было поколение, перед которым я благоговел и которому поклонялся. И каждый из них хлебнул из своей горькой чаши. При этом они были добры к своим студентам, внимательны к артистам, с которыми работали. И мне кажется, если бы мы развивались на пути их идеалов, наша страна была бы краше и сильнее. - А чем они отличались от нас? Или так: какое отличие наиболее разительно?- Я бы сказал – чувством собственного достоинства, независимо ни от чего и несмотря ни на что. Привычно высокой требовательностью к себе и к тому, с кем доводилось работать. Их постулат: не может быть творчества без творческой дисциплины. Они могли беспощадно соперничать, но при этом умели гордиться и радоваться удачам друг друга.- А что теперь вместо чувства собственного достоинства?- А теперь фанаберия, алчность, кусошничество, вместо уверенности в себе самоуверенность и мания величия, - всё то, что не делает художника художником. Я, к примеру, никогда не был поклонником Юрия Любимова, мне всегда был ближе Анатолий Эфрос, но то, что произошло сейчас в театре на Таганке, и как театр обошелся со своим мастером, и то, что ни один сколько-нибудь известный режиссер никак не проявился, - это чудовищно и это никогда бы не произошло с режиссерами того поколения. И я бы обязательно влез в эту драку, если бы я был кем-то, если бы у меня было положение. Но я никто.- В каком окружении формировался Иосиф Вениаминович?- Отец окончил ГИТИС в 1939-м и учился у великих режиссеров и педагогов, прямых учеников Станиславского Бориса Сахновского и Андрея Лобанова, учился в одно время с Георгием Товстоноговым. Он встречался – причем в рабочей обстановке – и с самим Константином Сергеевичем Станиславским, и с Качаловым, и с Леонидовым. Он дружил с Алексеем Дмитриевичем Поповым и стажировался у него в театре Советской (тогда Красной) армии. Уже этим уровень и багаж знаний и опыта, с которыми он прожил жизнь, уникален. - Как и когда попали в Ташкент?- После института отец работал в Сталинграде, там в 1940 родился я, потом война. В одну из бомбежек он потерял глаз и у него на всю жизнь остался характерный жест, которым он как бы поправлял глазной протез. В 1942 нас вывезли, и какое-то время отец работал в Ульяновском театре. А в 45-м переехали в Ташкент, и он стал одним из основателей Ташкентского Театрально-Художественного института. Параллельно руководил Театром Юного зрителя, вернее, русским его сектором (театр был двуязычный).- Что ж, получается, отец заразил театром, втянул в театр, передал свое дело…- Нет. Он не пускал меня в театр.- !?..- Я был сложным парнем, сорви-головой, считался хулиганом. Хотя учился в политехническом техникуме и даже закончил по специальности сантехника. И когда попытался сказать, что меня интересует режиссура, он заявил, что к себе меня не возьмет. Сказал: «Вадим, не обижайся, но в институт я тебя не пущу. Тебе там делать нечего, ты просто недостоин, не надо меня позорить. Отношения у нас с тобой непростые и не надо их еще больше усложнять». Отношения действительно были трудные, он даже за стол со мной не садился. Тогда его друзья-преподаватели устроили мне экзамен – долгий, подробный, суровый – и, по моей просьбе, под стенограмму. Это была минута счастья. От того, что эти люди смотрят на меня, что я им не безразличен, любопытен, что они во мне человечески заинтересованы. И они поставили его перед фактом: «Твой сын должен у тебя учиться». Он разозлился, но деваться было некуда: я был зачислен. Но и потом все было непросто. Первое время он буквально насмехался надо мной, вплоть до издевок, отказывался принимать всерьез. «А где этот жлоб? - так он начинал занятия. – Дома он не ночевал. Ах, вот вы где! Здра-а-авствуйте! Вы завтракали? Вы физиономию свою хамскую вымыли? Ну давайте, удивляйте нас!» А я в это время делал этюды. Помню, я что-то там сочинил, поставил с ребятами и попросил его посмотреть. А он: «Да что смотреть! Что ты можешь сделать такого, чтобы можно было смотреть!» Но ребята тоже просили, и он согласился. После просмотра с минуту, наверное, просидел молча, потрогал глаз, встал, объявил перерыв и вышел. И насмешки прекратились. А на третьем курсе я сыграл Петруччо («Укрощение строптивой», Шекспир – В.Я.), и он мне: «Приди домой пообедать». Прихожу – стол накрыт, он меня сажает и ставит чекушку водки: «Теперь я вижу, что у тебя есть будущее». Т.е., он почувствовал, что я перешел границу угрозы, некую точку невозврата. Он был весел, шутил, балагурил. С этого дня мы стали друзьями.После Ташкентского института началась самостоятельная жизнь режиссера Вадима Радуна в театрах Уфы, Воронежа, Красноярска, Пскова. Но последние годы они провели вместе: отец приехал к сыну. Он умер в канун своего 77-летия, 30 июня 1988 года, и похоронен в Орлецах.По званиям и регалиям сын, народный артист России, лауреат множества театральных премий, превзошел отца – заслуженного деятеля искусств Узбекистана, профессора Иосифа Радуна. За плечами Радуна-младшего более сотни постановок. Но не было ни одной, чтобы во время работы над спектаклем сын не вспоминал наставника-отца, не сверял по нему, как высшему для себя авторитету, результаты каждой новой работы. Диалог продолжается.Вик. Яковлев